Всё начинается с чьей-либо мечты
Сидеть под утро в «Гостях», под маками абажуров, рассеянно слушать разговоры о политике, в которой я все равно ничего не понимаю, вращая по кругу в большом бокале полюбившийся как часть атмосферы согревающий коньяк. Курить одну за одной, понимая, что наутро и так охрипший после болезни голос станет ещё ниже. Легким движением головы откидывать назад длинные как в далеком детстве волосы. Стучать красными ногтями по столу. Звенеть длинными сережками в ушах, еле слышно, только себе. Улыбаться оживлению Александра.
А потом незаметно уйти, выйти из душного, но уютного клуба, в рассветный Петербург, достать из кармана любимых джинсов мятую пачку, присесть и закурить, вдыхая прохладный свежий воздух и немного ежась. Курить медленно, задумчиво, не убирая руки с сигаретой от лица, запустив другую руку в волосы или не запуская.
Подумать о том, как. Как многое меняется вокруг. И как меняешься ты. И что ты перестаешь этого пугаться, а хочешь ещё и ещё вперед. А ведь всегда так нравилось на насиженном: тссс, не шевелись, вдруг спугнешь. А не спугнешь. Настоящее не спугнешь.
Улыбнуться тому, как московские твердят, что соскучились. Тому, как Дашка говорит: «А помнишь, прошлым летом», а у меня в голове какое-нибудь очередное вчера-сегодня Тому, что снова пишутся стихи, уже другие.
Вдохнуть как воздух этой жизни, подарившей мне не клишированные крылья, а небо, по которому можно летать. Шагаловское небо. Даже не шагаловское, оно у него серо. Небо. Это невозможно описать, но всюду простор, даже внутри такая воля, ветром по мыслям, но всему.
А из клуба будут выходит обеспокоенные знакомые: «Амелфа, айда назад, замерзнешь»; ещё струйка дыма в это утро: привет, город, привет, день. Ещё кто-то громко, зазывно: «Мэл, у нас зреет тост!»; а вдалеке невнятное золото, как только в этом городе. Развязное: «Мелина, там твое мнение нужно»; как красиво, улыбаться, как красиво.
И вот послышатся сзади легкие-легкие, но узнаваемые шаги, совсем близко. И голос, спокойный, щекочущий улыбкой, скажет у самого уха: «Пойдем, маленький».
Докурить сигарету, ещё ровно три затяжки, пока человек позади тоже вдыхает это утро, ещё более красивое в его глазах. Подивиться, попытавшись представить степень той красоты. Улыбнуться ещё раз. Ему, утру. Встать, повернуться и улыбнуться ещё. Ему, человеку. Вдохнуть. Ещё. Ещё. И из обволакивающего утра, укутавшись в человека, шагнуть с улицы, надолго оглянувшись напоследок.
Здравствуйте.
А потом незаметно уйти, выйти из душного, но уютного клуба, в рассветный Петербург, достать из кармана любимых джинсов мятую пачку, присесть и закурить, вдыхая прохладный свежий воздух и немного ежась. Курить медленно, задумчиво, не убирая руки с сигаретой от лица, запустив другую руку в волосы или не запуская.
Подумать о том, как. Как многое меняется вокруг. И как меняешься ты. И что ты перестаешь этого пугаться, а хочешь ещё и ещё вперед. А ведь всегда так нравилось на насиженном: тссс, не шевелись, вдруг спугнешь. А не спугнешь. Настоящее не спугнешь.
Улыбнуться тому, как московские твердят, что соскучились. Тому, как Дашка говорит: «А помнишь, прошлым летом», а у меня в голове какое-нибудь очередное вчера-сегодня Тому, что снова пишутся стихи, уже другие.
Вдохнуть как воздух этой жизни, подарившей мне не клишированные крылья, а небо, по которому можно летать. Шагаловское небо. Даже не шагаловское, оно у него серо. Небо. Это невозможно описать, но всюду простор, даже внутри такая воля, ветром по мыслям, но всему.
А из клуба будут выходит обеспокоенные знакомые: «Амелфа, айда назад, замерзнешь»; ещё струйка дыма в это утро: привет, город, привет, день. Ещё кто-то громко, зазывно: «Мэл, у нас зреет тост!»; а вдалеке невнятное золото, как только в этом городе. Развязное: «Мелина, там твое мнение нужно»; как красиво, улыбаться, как красиво.
И вот послышатся сзади легкие-легкие, но узнаваемые шаги, совсем близко. И голос, спокойный, щекочущий улыбкой, скажет у самого уха: «Пойдем, маленький».
Докурить сигарету, ещё ровно три затяжки, пока человек позади тоже вдыхает это утро, ещё более красивое в его глазах. Подивиться, попытавшись представить степень той красоты. Улыбнуться ещё раз. Ему, утру. Встать, повернуться и улыбнуться ещё. Ему, человеку. Вдохнуть. Ещё. Ещё. И из обволакивающего утра, укутавшись в человека, шагнуть с улицы, надолго оглянувшись напоследок.
Здравствуйте.
И вот я прихожу от Любы, с коротой мы обсуждали стихи (у меня дома теперь куда более строгий критик, который любую мою идею, как мне кажется, оригинальную и образную, может перечеркнуть смехом "от этой строчки улыбка до ушей", требует уже упомянутой предельной точности формулировок, вьедается и настолько требователен, за что я ему очень благодарна, что стихи пишутся не как раньше тяп-ляп, часочек и готово, а неделями, с непременными хождением по комнате и скомканными листочками на полу). И вот я прихожу домой, а на столе ужин. Да какой! Не просто так, покушать, как и я могу сделать, когда гости приходят, а Ужин. Я так не умею. Я так в фильмах смотрю. И в журнальных рецензиях на рестораны. Мы очень красиво ужинали. Это, конечно, клише голливудское - красивые romantic dinners, от которых бежать надо, но в данном конкретном случае это и правда прекрасно.